Форум

Брелок.
Пейринг: Шнайдер + Олли
Предупреждение: душевные муки, смерть персонажа.
Бета-ридер: SchwarzesHerz с рамм.ее

«Я нервно тереблю в руках маленький брелок на ключах от его квартиры. Смешной футбольный мячик с руками и ногами и улыбкой до ушей. Это был его любимый брелок. Олли всегда любил маленькие, но оригинальные вещи. Помню, когда он только приобрёл этот брелок, три дня им хвастался, шутил, что с ним его разлучит только могила. Вот и разлучила. Господи, что я наделал…»

Оливер всегда был немного депрессивным и угрюмым человеком: чаще молчал, чем говорил, редко улыбался, пропускал афтер-пати, предпочитая почитать или просто поспать. Но в тоже время почти все стычки в группе прерывал на корню именно он - мгновенно придумывал такие решения проблемы, что виновными становились оба участника ссоры. Причем перед всей группой. Особенно было смешно, когда Ридель объединялся с Паулем: откалывали такие спектакли, что после таких «номеров» виновных ещё неделю подкалывали всей группой. Но это неважно. Дело было совсем в другом…
За последние два года Олли очень круто изменился: похудел, осунулся, стал раздражительным. Все поочерёдно пытались вытрясти из него суть проблемы, но он либо отнекивался, либо начинал звереть. А злить Риделя было опасно. Те же самые незабываемые чувства можно испытать, если встать на пути грузовика. В общем, гиблое это было дело. Ну вот пример: на одной репетиции Рихарду опять вздумалось развести Олли на душевный разговор с целью узнать саму проблему. Зря… Ридель на него наорал, швырнул (!) свою басуху об стенку и вышел, хлопнув дверью так, что штукатурка со стен посыпалась. Рихарда пришлось отпаивать валерьянкой, у остальных был просто шок. Этим же вечером Тилль пытался позвонить Оливеру, но тот его послал и в грубой форме попросил не беспокоить как минимум неделю. Спустя неделю Олли вернулся в студию со всеми признаками запоя: синяки под глазами, трясущиеся руки и так далее по списку. Такого наши нервы не выдержали и мы решили прибегнуть к последнему способу: схватили упирающегося басиста и повели его к психоаналитику. Тот так и не смог выяснить, в чем причина такого состояния Риделя, но высказал свои предположения. Он считал, что у Олли либо проблемы в семье, либо он безответно влюбился. Первый вариант отпадал сразу, так как у Оливера не было семьи. Второй также казался неправдоподобным: взрослый мужчина, как-никак, должен уметь контролировать свои эмоции. Наверное, мы бы никогда не узнали правду, если бы Олли сам не попытался все мне рассказать. Но это привело только к худшим последствиям…

Последний концерт нашего тура в Москве. Отыграли мы его на «ура»: все наши песни фанаты пели вместе с нами, иногда даже заглушая музыку и голос Тилля. Безумная смесь драйва, гордости за себя, энергии фанов сделали своё дело. После концерта никто не выглядел уставшим, все переодевались, предвкушая хорошую вечеринку. Переодевшись, все пошли в автобус, кроме меня и басиста. Я все никак не мог справится с кошмаром на голове, а Олли вызвался меня подождать. Наконец, кое-как расчесав это безобразие, я взял сумку и хотел уже выйти за дверь, как услышал тихий, но твёрдый голос Оливера:
- Стой. Мне нужно с тобой поговорить.
- Что-то случилось?
- Нет, мне просто нужно с тобой поговорить. - он на несколько секунд замолчал, но потом добавил, - Насчёт меня.
- Ты имеешь ввиду твое поведение тогда? Так почему ты раньше молчал, мы бы давно уже решили бы этот вопрос!
- Это касается только нас.
- Где-то я уже это слышал… Обычно после этих слов идёт признание в жаркой и пылкой любви, - я попытался всё перевести в шутку, но дальнейший ответ Риделя заставил сесть меня на стул. Он опустил голову и еле слышно сказал:
- Я хотел именно это тебе сказать. Я тебя люблю…
Мягко говоря, я был шокирован. Решив, что он издевается, я захотел проверить, говорит ли он правду. Медленно подошёл к нему, заглянул в его глаза и тихо, но уверенно прошептал:
- Я тебе не верю. Докажи, что ты меня любишь. Поцелуй меня.
Я пытался прочитать хоть какие-то мысли Олли по его выражению лица, но всё что я смог увидеть, это было удивление и смущение. Устав ждать хоть какой-нибудь реакции Риделя, я повернулся и пошёл к двери. Вдруг прямо возле неё Оливер догнал меня, прижал к двери и поцеловал в губы. Поцеловал настолько страстно и нежно, что я не смог сопротивляться и приоткрыл рот, впуская его язык. Ни одна девушка, ни одна моя подружка не смогла добиться полного моего подчинения одним лишь поцелуем! Я понимал, что это ненормально - один мужчина целует другого, но все мысли и попытки к сопротивлению мгновенно прерывались под напором его губ. Наконец разум вернулся ко мне, я резко оттолкнул басиста и выбежал за дверь. Немного успокоившись по дороге к автобусу, вошёл я в него уже в менее взбудораженном состоянии. Через минуты две в автобус вошёл бледный, как смерть, Олли и, стараясь на меня не смотреть, рухнул на своё место. Никогда не забуду его глаза тогда… Дикие, болезненные, пустые. В них уже не было того Оливера, которого я знал... Приехав в отель, он зашёл в свой номер, как всегда отказавшись идти на афтер-пати. На этот раз мне было всё равно: я был зол и отсутствие Риделя помогло мне успокоиться. Повеселились мы хорошо, я даже забыл про поцелуй в гримёрке. Ничего не напоминало об Оливере: вокруг были только красивые девочки, веселье и безбашенная пьянка. Мы просто праздновали окончание тура. Ничто не предвещало беды…

Назавтра мы должны были уезжать домой в Берлин. На нашем этаже отеля чувствовалась суета: все куда-то бегали, собирались, только в номере Олли было тихо. Все почему-то решили, что он, наверно, уже собрался и его не стоит беспокоить. Мне же было наплевать. Я вообще не хотел думать о нем. Наконец, все собрались, подъехал автобус, на котором мы должны были уехать, забросали в него все сумки и тут выяснилось, что Ридель всё ещё не спустился и меня отправили за ним. Я упирался, но ребята не нашли причины послать другого. И вот я шёл по коридору и тихо матерился, мне страшно не хотелось не то что разговаривать с Олли - не хотелось даже видеть его, и поэтому чем ближе я подходил к его номеру, тем больше я начинал раздражаться. Когда я открыл дверь и увидел, что он просто спит, я пришёл в неописуемую ярость. Пнув ногой его кровать, я проорал на него:
- Вставай, идиот! Мы давно уже собрались уезжать! Чтобы через пять минут был на чемоданах! - я пошёл заказывать кофе, так как знал, что просто так он не проснётся. Заказал кофе , позвонил ребятам, что мы задержимся минут на двадцать и пошёл опять посмотреть, проснулся Оливер или нет. Тот даже с места не сдвинулся. Он лежал на своей кровати, с по-детски невинным лицом, сложив руки на животе. Ярость накрыла меня с головой, я схватил его за шкирку и сбросил на пол. Было ли ему больно - меня не волновало. Меня больше волновало, когда я перестану видеть его вообще сегодня. Из-за этой злости, огромной неконтролируемой ярости я не сразу заметил, что у Олли ненормально бледная кожа и не было видно, как во время дыхания вздымается его грудь. Я это заметил только тогда, когда у него из руки выпала какая-то пустая баночка. Дальше всё помню смутно. Я выбежал в из номера, стал звать на помощь, потом вызвали скорую… Кругом мелькали люди в белых халатах, испуганные лица прибежавших Тилля и Рихарда, мне на миг показалось даже, что среди пёстрого хоровода лиц промелькнул неестественно бледный лик Оливера, который с укором смотрел на меня своими красивыми, но наивными глазами - но это у меня, наверное, от волнения галлюцинации пошли… Только бы он выжил... //Оливер, я верю в тебя! Ты должен жить!.. Просто ДОЛЖЕН!//

Скорая приехала только констатировать смерть. В той баночке было сильнейшее снотворное, и если превысить дозировку (максимум - четыре таблетки), то человек погибает от пищевого отравления. Олли съел двадцать пять таблеток примерно за пять часов до отъезда, так что шансов у него выжить не было. Тогда весь день прошёл как в тумане. В голове крутилась только одна мысль: «Его нет, его больше нет. Из-за меня…» Хотелось выть волком от этого, ведь я, я, Я ВО ВСЁМ ВИНОВАТ! Мы могли просто поговорить, и ничего бы не случилось! Если бы я знал, что он попытается покончить с собой, я не отходил бы от него ни на шаг, я бы попытался его успокоить. Вспомнился тот поцелуй… Чего я испугался? Непонимания, косых взглядов или чего? Почему я, будучи старше Олли на пять лет, испугался какой-то ерунды, не стоящей его жизни? Ведь он не испугался, не побоялся сделать шаг навстречу своей любви. А может быть, не испугайся я тогда, поцелуй перешёл бы во что-то большее… И не пошёл бы я на афтер-пати, потому что был бы занят куда более приятным делом. Но… Теперь слишком поздно что-то говорить, оправдывать себя, думать, что всё могло быть по-другому. Просто слишком поздно… Через два дня тело Оливера перевезли в Берлин и в тот же день его похоронили. На похоронах были только друзья: Эму, Якоб, Тилль, Пауль, Флаке, я. Рихард сидел в машине, стоящей возле кладбища, так как не мог видеть, как его друга закапывают в землю. Всем было очень тяжело и после похорон ребята разъехались по домам. Я же поехал не к себе, а к Олли домой. Ключи с тем самым брелком я нашёл в маленьком тайничке возле двери его квартиры. Я держал в руках эту маленькую, но в тоже время самую дорогую память об Олли, словно некую часть его, гладил его ребристые бока трясущимися от волнения руками и чувствовал, как по щекам сползают слёзы. Я сидел возле двери и тихо шептал сам себе: «Прости меня, Олли. Прости, пожалуйста. Мне плохо без тебя…»
С тех пор прошёл год. Группа распалась, так как мы ещё в самом начале нашей карьеры договорились, что если из группы уйдёт хоть один человек, то заменять его мы не будем, просто уйдём все. Сейчас каждый занимается своими делами: Рихард работает над сольным проектом, Тилль стал довольно известным поэтом в Германии, Пауль основал свой магазинчик всяких приколов (он всегда о таком мечтал), я стал программистом в одной крупной компьютерной фирме, Флаке занялся антиквариатом. Я женился, у меня родился сын, которого я назвал Оливером в честь Риделя. А квартиру Олли я выкупил и переселился в неё. Частенько мы всей группой собираемся вместе в моей новой квартире, вспоминаем былые времена, играем старые песни с наших альбомов. Только теперь они звучат по-другому, нам не хватает всего одного человека, который восстановил бы прежнее звучание. Но его нет, и приходится довольствоваться тем, что есть. А тот маленький футбольный мяч я повесил над кроватью сына. Пускай он будет его амулетом, а Оливер (я уверен, что он простил меня и следит за мной и моей семьёй) будет его охранять. Я не верю в Бога, я верю в Оливера.
Просто верю.